Летом 1992 года юзер
nikita_spv затащил меня на «международную пушкинскую конференцию» в Твери. Среди ее участников оказалась молодая переводчица (и, кажется, исследовательница) Пушкина из Южной Кореи. Она была очень мила и очень привлекательна, чем в немалой степени объясняется живой интерес, проявленный к ней отечественными пушкинистами, в частности Вадимом Эразмовичем Вацуро. Зашел разговор о том, что побудило ее выучить русский язык и начать переводить Пушкина. Корейская пушкинистка сказала, что русская литература вообще и Пушкин в частности были очень важны для всего ее поколения:— Русская литература для нас была как глоток свободы. Она была тогда в Корее под запретом. Мы передавали друг другу самиздатские переводы запрещенных писателей, а потом тайно собирались по вечерам и обсуждали прочитанное. Это, конечно, было рискованно. Можно было вылететь из университета, а то и попасть под арест.
Слушатели кивали с пониманием:
— И что же читалось и обсуждалось на этих встречах?
— В первую очередь — «Разгром» Фадеева, «Как закалялась сталь» Островского, «Поднятая целина» Шолохова… Ну, и поэзия Пушкина. А самым большим успехом пользовалась «Мать» Максима Горького…
Потрясение. Пауза, затем новый вопрос:
— Так что, вся русская литература была запрещена?
— Нет, кое-что переводили, печатали и даже заставляли изучать в школе и в университетах. Но мы считали, что это очень тенденциозный подбор. Что самое главное, самое важное и самое интересное от молодежи скрывают. Из классики 19 века изучался в основном Достоевский. А из двадцатого — «Доктор Живаго», «Один день Ивана Денисовича» и «Архипелаг ГУЛАГ».